– Айрис… – проговорил Луис, открывая дверь. На лице его блуждала робкая улыбка, но она не улыбнулась в ответ. Днем Айрис побывала на строительстве Хрустального дворца, побывала в Национальной галерее, чтобы взглянуть на свою любимую картину «Портрет четы Арнольфини»32, а также – не без затаенного удовольствия – проигнорировала приглашение Луиса вместе отправиться к Брауну, чтобы купить несколько новых холстов.

Но куда бы она ни пошла, Айрис постоянно думала о картине, над которой столько трудилась, – о том, как она набрасывала контуры, стараясь соблюсти перспективу и пропорции, как разводила краски, чтобы белая грунтовка просвечивала сквозь мраморную руку, как старательно клала мазок за мазком, чтобы они ложились вплотную друг к другу. Когда в тот злополучный вечер Луис, погрузив свою картину в экипаж, показал ей, что осталось от ее «Античной десницы», Айрис с трудом удержалась от того, чтобы не заплакать. Холст был разорван, краска потрескалась и осыпалась, на сломанном подрамнике остались следы зубов. Восстановить картину было невозможно – это она поняла сразу, и, прежде чем Луис успел ей помешать, швырнула ее в камин. Огонь ярко вспыхнул, в комнату потянулись черный дым и отвратительный запах горящей краски, так что Луису пришлось сбивать пламя кочергой.

Сейчас он провел ладонью по лицу и моргнул.

– Входи же скорее, Айрис! Поверь, я очень сожалею… Позади него раздался какой-то шум, и в прихожую, переваливаясь, выбрела Джинивер.

– Прочь, мерзкая тварь! – прикрикнул на нее Луис, хлопая в ладоши. – Кыш!..

Джинивер печально покосилась на него и стала неуклюже взбираться по лестнице.

– Проваливай, проваливай! – крикнул ей вслед Луис. – Нечего тебе здесь делать. А если вздумаешь остаться – берегись! Айрис может захотеть воздать тебе по заслугам, и тогда… что смогут твои тупые мягкие когти против ее острого языка?

– Все шутишь? – спросила Айрис, проходя следом за ним в гостиную. Сегодня на ней было голубое шелковое платье, которое она позаимствовала у одной из девушек в пансионе, чтобы пойти на званый ужин Милле. Платье оказалось мало: в нем она чувствовала себя как туго спеленатый младенец, и это сильно ее раздражало. – Ничего не выйдет, Луис. Я понимаю, для тебя это ерунда, но… Посмотрела бы я на тебя, если бы это была твоя картина. А если бы моя работа хоть капельку тебе нравилась, ты не бросил бы ее там, где каждая вомбата может до нее добраться… Я оставила ее на мольберте, где Джинивер никак не могла до нее дотянуться, но… Конечно, это был далеко не шедевр, но твое отношение…

– Поверь, Айрис, мне очень нравилась твоя «Античная десница». Я только хотел похвастаться ею перед Хантом, вот и…

– Как бы там ни было, я не желаю, чтобы мой труд был предметом глупых шуточек.

Луис посмотрел на нее.

– Мне действительно жаль, что так получилось, Айрис. А шучу я потому, что… на самом деле я просто не знаю, что сказать! Для тебя это большая потеря, и я отлично тебя понимаю… – Он убрал за ухо прядь волос. – На самом деле, это было ужасно.

Он стоял так близко, что Айрис чувствовала, как от него пахнет чаем с мятой и сигарами. Это был такой знакомый и такой дорогой запах, что ее гнев остыл сам собой.

– Даже не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь…

– Скорее всего – нет. Во всяком случае, не скоро. Возможно, лет через пятьдесят или сто…

– Тогда я распоряжусь, чтобы слова раскаяния были высечены на моем надгробии. «Скончался от стыда» – что-то в этом роде.

Айрис внимательно посмотрела на него, отметив узкий белый жилет с цветочным орнаментом, серебряные карманные часы, тщательно расчесанные на пробор и напомаженные волосы.

– Во что это ты вырядился?

– Милле подарил мне кое-что из своего гардероба, словно я – его дворецкий. – Луис смущенно одернул рукава фрака. – Так вот, насчет Джинивер… Ты получила ее поэму?

– Да. С ее стороны это было очень мило.

– Разве ты не хочешь взглянуть на дворец, который она для тебя выстроила?

– О чем ты?!

– О поэме… – Луис покачал головой. – Только подумать, каких трудов Джинивер стоило ее написать. С такими толстыми лапами, как у нее, даже удержать перо очень нелегкая задача, не говоря уже обо всем остальном. Нет, ей пришлось очень, очень потрудиться, готов поклясться чем угодно, но ты не хочешь уделить ей ни капельки внимания. А ведь бедняжка Джинивер так старалась, так старалась, надеясь заслужить твое прощение!..

– Луис, ты бредишь?!

– Идем. Надо посмотреть, что это за «дворец любви» построила для тебя Джинивер. – И он дважды ущипнул себя за мочку уха, как делал всегда, когда чувствовал себя не вполне уверенно.

Продолжая недоумевать, Айрис поднялась за ним в студию. Взятое взаймы платье сковывало ее движения, и она чувствовала себя, как разряженная в пух и прах кукла.

– Ну что, злосчастное животное, – обратился Луис к вомбате, которая как ни в чем не бывало спала на диванной подушке. – Скажи мне, где обещанный дворец? – Наклонившись, он поднес ухо к морде зверька, словно прислушиваясь. Айрис заметила, что мех Джинивер был густо намазан макассаровым маслом33. – Где ты его построила?

– Надеюсь, это не одно из ее гнезд, которые она делает из старых газет и собственных какашек, – заметила Айрис. – В противном случае я боюсь, что нашей дружбе придет конец.

Луис взял Джинивер за лапу и показал ею в направлении лестницы.

– Пойдем туда, куда она показывает.

Айрис пожала плечами. Она не знала, что и подумать. Спектакль, который разыгрывал Луис, казался ей довольно странным. Наверное, решила она, он купил ей какой-нибудь подарок, думала она, – домик из спичек или «снежный шар». И Айрис последовала за ним на самый верхний этаж – на чердак над его спальней, где раньше была комната горничной. До сих пор она там ни разу не бывала.

– Не очень-то похоже на дворец, – фыркнул Луис, останавливаясь возле двери чердака, но тут же улыбнулся открытой и бесхитростной улыбкой. – Надеюсь, ты будешь не слишком разочарована.

На двери Айрис увидела табличку с надписью: «Не беспокоить! Художник работает!».

– Что это? – спросила она.

Луис толкнул дверь, и Айрис почувствовала, как от удивления у нее глаза на лоб полезли.